Новости культуры Франции

Дюгуа — колонизатор

Пьер Дюгуа, сир де Мон, был типичным образцом дворянина-гугенота. Если рассматривать его личность, сравнивая ее с персоналиями соратников и, что называется коллег по колонизаторскому процессу, сразу становится понятным, что их объединяло, и что сводило этих людей вместе на одном пути. Пьер Шовен де Тоннетуи был гугенотом, отсюда, из его религиозных принципов, коренился его интерес к торговле. Его компаньон, товарищ и бессменный напарник, навигатор и флотоводец Франсуа Граве Дюпон, один из основателей фактории Тадусак на берегах реки Святого Лаврентия и колонии Акадия в Новой Шотландии, также был гугенотом, одновременно военным по профессии и дворянином по происхождению. Гугенотом был также наместник Новой Франции Эмар де Клермон де Шаст.

Все они происходили из портовых городов, считавшихся традиционно зоной влияния гугенотов. Поэтому как можно удивляться тому, что гугенот Дюгуа, выходец из дворян, живших в портовом округе близ Руана, стал преемником и де Тоннетуи, и де Шаста? Кандидатуру Пьера Дюгуа выбрал и одобрил сам король Генрих IV. По счастливому стечению обстоятельств, Дюгуа был не просто гугенотом – в его верности король мог убедиться в предыдущих столкновениях с католиками в то время, когда Дюгуа участвовал в Религиозных войнах, а Генрих был королем Наваррским и главой протестантской партии. На момент назначения наместником Новой Франции Дюгуа был еще не стар (в 1604 году ему было 46 лет), достаточно опытен в военном деле, мореходстве, а главное – в свое время он стоял у истоков формирования меховой торговли в канадских землях, участвуя в экспедициях де Тоннетуи с 1599 года.

В лице Пьера Дюгуа Генрих IV получал абсолютно лояльного и проверенного человека на сколь многообещающем, столь же и опасном поприще. Кроме того, с утверждением его кандидатуры удалось объединить  в руках одного руководителя два доселе существовавшие порознь начала – колонизацию и торговлю. Эмар де Шаст готовил во Франции проект обширной колонизации канадских земель. Пьер де Тоннетуи налаживал поставки пушнины и формировал торговые связи на месте. Пьер Дюгуа, прекрасно знавший обоих и обладавший всем объемом необходимой информации, соединил в своей работе потенциал сразу двух направлений. Воистину, короли всегда получают желаемое.

Пьер Дюгуа получил от короля в собственное распоряжение огромнейшие территории (правда, Генриху IV они еще не принадлежали), расположенные на пространствах нынешних США и Канады. Границы его притязаний пролегали между 40 и 60 градусами Северной широты. Если посмотреть на карту Северной Америки, можно увидеть, что это – территория, простирающаяся от современного Нью-Йорка до северной оконечности полуострова Лабрадор. Кроме того, Дюгуа было пожаловано право монополии на меховую торговлю на этих территориях и присвоен чин генерал-лейтенанта Новой Франции и Новой Шотландии. На территории Новой Шотландии Дюгуа обязался размещать по 60 колонистов каждый год.

Аргонавты отправляются в путь

В 1604 году экспедиция отправилась к берегам Канады. Поход новых аргонавтов начался, и Ясон Нового Света вел их вперед. В составе экспедиции помимо корабельных команд находилось 79 колонистов, которых предстояло разместить на территории Новой Шотландии, заложив там поселение. Суда вел бессменный шкипер Франсуа Граве Дюпон. В составе экспедиции в Новую Францию следовали аристократ барон де Путренкур, которому было поручено основать новую колонию и принять управление ею. В Новый Свет следовал картограф Самюэль де Шамплен – родной племянник Франсуа Граве, бывавший в Канаде вместе с дядей во время экспедиции Пьера де Тоннетуи. Кроме того, вместе с ними отправились аптекарь Луи Эбер – в будущем первый аптекарь в истории Канады, полиглот-переводчик Матье де Коста, ставший первым чернокожим человеком, ступившим на канадский берег. Но, кроме того, с ними отправился в путь Николас Обри – католический священник, целью которого было проповедовать среди краснокожих Благую Весть и обращать их в свет католической веры. Впервые к торговым и политическим целям французских экспедиций в Северную Америку прибавились цели миссионерские.

Николас Обри добровольно вызвался нести слово Божие дикарям, он был яростен и решителен, и в глазах его горел огонь религиозного фанатизма. Представь себе, дорогой читатель, что творилось в кают-компании флагманского судна на протяжении полуторамесячного плавания! Члены высшего руководства экспедиции, собравшиеся для того чтобы скоротать за трубкой и кружкой пунша холодные вечера, становились свидетелями страстных религиозных споров. Отец Николас был единственным католическим священником на судне, экспедиция же возглавлялась исключительно гугенотами. Нужно думать, священник не раз помянул в душе недобрым словом короля, будто нарочно (а может, и  в самом деле?) отправившего выводок проклятых гугенотов подальше от французских берегов.

Проповеди Обри неизбежно превращались в религиозные диспуты, которые в свою очередь, частенько сменялись кулачными потасовками. За все плавание не раз и не два попутчикам приходилось виснуть на руках наместника Дюгуа, вознамерившегося задать «ненавистному паписту» хорошую взбучку. Впрочем, если не считать этих обстоятельств и гор разбитой во время драк посуды, до берегов Новой Франции экспедиция добралась благополучно.

По прибытии в Новую Шотландию Николас Обри отправился, по примеру библейских апостолов, нести слово Божие индейским племенам. На перешейке, соединяющем территорию полуострова с материком, в девственных лесах, росших вокруг залива Фанди, Обри заблудился. Не имея ориентиров и возможностей вернуться, он бродил в лесу на протяжении шестнадцати дней. Провидение или счастливый случай помогли ему, и он был замечен случайным рыбаком с берегов залива Фанди, доставившим его обратно в колонию. Простуженный, изможденный и голодный, Обри долго находился на грани жизни и смерти. Выздоровев, он покинул Канаду и вернулся во Францию.

Первая французская колония в Новой Шотландии

На территории Новой Шотландии экспедиция высадилась на берега залива Фанди, известного в то время как «Французский залив». На северо-западном берегу залива в устье реки Сан-Круа, впадавшей в него, по приказу Пьера Дюгуа была заложена столица новой колонии под названием Порт-Рояль. Первые постройки были возведены на острове Иль-Сан-Круа, находящемся в устье реки Сан-Круа при впадении ее в залив. Над водами залива Фанди поднялись стены блокгауза, а с бревенчатых башен на берег безмолвно взирали жерла французских пушек, а над крышей форта развевалась королевская Орифламма – государственный флаг французского государства с тремя золотыми лилиями на голубом поле.

Красота природы новой колонии поразила французов. Медные стволы сосен отражались в голубых, как утреннее небо, водах залива Фанди. Из них, подобно донжонам средневековых замков возвышались темно-серые гранитные валуны, поросшие изумрудно-зеленым мхом. И посреди этого великолепия свои тихие воды в залив влекла река Сан-Круа. Новый Ясон – Пьер Дюгуа – назвал поселение Аркадией, в честь области, расположенной в Греции, на территории Пелопоннеса. В то время в искусстве Франции входил в моду жанр пасторали – поэтизированного изображения простых картин сельской жизни – пастухов и пастушек, рощ и стад, пасущихся в их тени. Само понятие «Аркадия» наделялось значением тихой глубинки, спокойного и красивого места, где нет суеты и тревог, зла и насилия. То было воплощение земного рая на лоне природы, в честь которого новый Ясон назвал основанное им поселение.

Позднее картографы, составлявшие карты заокеанских владений французской короны, «потеряли» букву «р» в названии колонии, поэтому в разговорах, официальной переписке и географических обозначениях прижилось название «Акадия». Пожалуй, это было символично, и в том был заключен определенный смысл, потому что название колонии в честь сельского рая не оправдалось уже в первую зиму, проведенную колонистами на новом месте. Несмотря на красоту, природа Акадии была сурова, а почва скудна. Первая зимовка поселенцев с самого начала ознаменовала себя голодом и цингой. Многие из тех, кто не пережил зиму, нашли свой последний приют в неглубоких могилах, выдолбленных заступами в неподатливой каменистой почве.

В следующем, 1605 году, Порт-Рояль, столица Акадии, была перенесена по приказу Дюгуа южнее. Из устья реки Сан-Круа форт был перенесен в Аннаполисский залив, в место впадения в него реки Аннаполис. Колонию возглавлял сам Пьер Дюгуа, комендантом Порт-Рояля им был назначен барон де Путренкур. На новом месте колонисты обосновались куда более надежно и комфортно, нежели годом раньше в устье реки Сан-Круа. Место здесь было более удобным, а немногочисленные индейцы не представляли для поселенцев опасности. Под руководством Дюгуа, имевшего право на монопольную торговлю мехами, поселение быстро разрасталось и весной флотилии кораблей под командованием Франсуа Граве Дюпона уже влекли в своих трюмах драгоценный меховой товар к французским берегам.

Отмена пушной монополии Дюгуа

Однако продолжалось это недолго. Уже в 1607 году король Генрих IV, идя навстречу многочисленным протестам французских купеческих гильдий, вынужден был лишить Пьера Дюгуа права монопольной торговли мехами Нового Света с Францией. Следует отметить, что решение, принятое королем, было принято вполне резонно, хотя и повлекло за собой обиду со стороны Дюгуа. Монополия на торговлю главным товаром всех колоний в руках одного человека, пусть даже и зарекомендовавшего себя как преданного вассала, не могла сохраняться долго. Короля интересовало развитие всего рынка, а значит, он был заинтересован в развитии предприятий как можно большего количества негоциантов, плативших налоги в его казну. Конечно, генерал-лейтенант Новой Франции был обижен, так как лишился поистине баснословных доходов, но решение короля было продиктовано объективной необходимостью, и, полагаю, что будь на месте Дюгуа кто-либо иной, решение Генриха IV не изменилось бы.

Раздосадованный Пьер Дюгуа оставил управление колонией барону де Путренкуру, бывшему комендантом Порт-Рояля, и вместе с некоторыми колонистами, пожелавшими вернуться домой, отплыл во Францию. Должность губернатора Канады он продолжал занимать до 1610 года. Находясь вдали от своего наместничества, Дюгуа продолжал участвовать в его жизни и заниматься его развитием. В 1608 году картограф Самуэль де Шамплен был отправлен им с приказанием заложить город в самом узком месте устья реки Святого Лаврентия. Де Шамплен отправился строить легендарную столицу французских колоний на североамериканском материке – город Квебек. Походам и трудам Самуэля де Шамплена будет посвящена следующая отдельная статья нашего цикла.

Дорога в закат

Пьер Дюгуа сир де Мон больше не возвращался в Америку. В 1610 году он получил от короля назначение на пост губернатора города Пон в юго-западной части Франции. Выйдя в отставку 7 лет спустя, Дюгуа поселился в замке неподалеку от города, где провел в спокойствии, достатке и всеобщем уважении еще 11 лет. Он прожил жизнь яркую и долгую, богатую событиями настолько, что их описания могло бы хватить не на один приключенческий роман. Но имя его осталось в памяти поколений только благодаря тому наследию, что было оставлено им на канадских берегах. Он вошел в историю не как воин или мореплаватель, а как администратор, человек, организовавший жизнь соотечественников на новом месте, месте, которому им был придан импульс развития, создавший в конечном итоге обширную и прекрасную страну, чья самобытная культура была замешана на культуре французской.

Не беда, что Пьеру Дюгуа пришлось испытать обиду от принятого королем решения об отмене меховой монополии. Таков уж причудливый ход истории, что люди, чьими руками вращаются ее колеса, редко бывают счастливы, а еще реже имеют возможность при жизни вкусить плоды своих тяжких трудов. Сиру де Мон повезло – он умер в своем замке на своей постели, дожив до весьма преклонного возраста – ему было около 70 лет. Пусть в Старом Свете немногие помнят о нем, для Канады он навсегда останется одним из ее отцов-основателей. Пьер Дюгуа, новый Ясон, совершил шаг в закат в 1628 году, чтобы занять свое место в одном ряду со своими предшественниками, став одним из тех людей, чьими чаяниями и трудами создавалась нынешняя Канада.

Осиротевшие аргонавты

Процесс французской колонизации североамериканских территорий, имевший длительную предысторию, внезапно застопорился в 1603 году. Произошло это по причинам, естественнее которых не могло быть, но в силу этого оказавшимся столь неожиданными, сколь и непредсказуемыми. Внезапно случилось так, что человека, под руководством которого находилась подготовка к «броску через Атлантику», постигла внезапная кончина. В 1603 году скончался Эмар де Клермон де Шаст, глава созданной им же Канадской компании по торговле мехами, наместник короля Генриха IV в канадских землях.

Мессир де Шаст ушел в мир иной на пороге своего семидесятилетия, находясь в ореоле славы, заслуг и достижений. Ему не суждено было вступить на канадский берег, управлять которым назначил его король Генрих IV. Но за свое недолгое наместничество он успел больше, чем это вообще было возможно, больше, чем от него кто-либо мог ожидать. Старый заслуженный адмирал, морской волк, поседевший среди скрипа корабельных снастей, насквозь пропитанный морской солью и духом первооткрывателей, звавшим ступить за горизонт и коснуться солнечного диска, погружающегося в океан – таким он отправился в свое последнее плавание.

В том же году окончился земной путь «Одиссея Новой Франции» – Пьера де Шовена де Тоннетуи. Столь странное стечение обстоятельств многие из современников объясняли вмешательством сверхъестественных сил. Католические священники усматривали в этом указание длани Божией, которая по их словам, карала гугенотов и препятствовала переселению христиан из Европы в земли, населенные краснокожими язычниками. Ситуация и впрямь могла показаться многим патовой. Вместе с ушедшим в закат де Тоннетуи достоянием преданий стали его авторитет и торговые союзы с канадскими индейцами. После него осталась лишь слава его имени и воспоминания о его делах, но то был лишь герб на знамени, которое должно было быть еще кем-то поднято.

Со смертью Эмара де Шаста не перестала существовать созданная им Канадская меховая компания, но он сам был цементом, скреплявшим ее. Его богатый опыт морехода и негоцианта был гарантией ожидающего предприятие успеха, а его имя и слово стали залогом того, что не пропадет и не будет потрачено впустую ни одного сантима из средств, вложенных негоциантами, поверившими в их авторитет. При жизни Пьера де Шовена де Тоннетуи и Эмара де Клермона де Шаста было собрано воедино все необходимое для начала обширной колонизации канадских земель. Были подготовлены колониальные товары для покупки мехов и заключения союзов с индейцами.  На рейдах находились в готовности к отплытию суда и корабельные команды, для плавания были созданы запасы продовольствия и пороховые склады, по заказу для экспедиции были отлиты пушки.

Дело оставалось за малым – десятки судов и сотни людей на них ожидали взмаха руки адмирала, затянутой в алую сафьяновую перчатку – взмаха, который должен был отправить их в далекий поход к закатным берегам. Их звала и манила суровая земля, гранитные скалы в которой поросли полутораобхватными медноствольными соснами, не знавшими звука топора, земля, серые валуны которой окрашивало в густой цвет охры завершающее свой дневной путь солнце. Взмаха руки не последовало, скрещенные на груди длани почившего адмирала сжимали шпагу, положенную вместе с ним в родовую усыпальницу, его перст ныне указывал пути к другим горизонтам. Великолепный «Арго» лишился своего Ясона раньше, чем успел наполнить ветром белоснежные паруса и погрузить весла в горькие воды закатных морей.

В поисках нового Ясона

Но помимо воли почивших де Тоннетуи и де Шаста, на Запад французов вела воля короля Генриха IV. Проницательный и дальновидный политик, он многого ожидал от новых земель, открытых для французской короны Жаком Картье. Королевская мысль простиралась столь далеко, что выгоду для возглавляемого им государства монарх получил бы даже в том случае, если бы в канадской земле не было ничего кроме песка и камня. Король многого ожидал от Нового Света и много сделал для того, чтобы экспедиция, чьей целью было бы создание французских колоний-поселений, состоялась. И в королевские планы не входило давать кому-либо или чему-либо, будь это даже Его Величество Случай, права нарушать его планы.

Концепция монархической власти такова, что, согласно ей, воля короля является одновременно и волей Бога. Поэтому король Генрих, зная, сколько сил, средств и времени было вложено в подготовку экспедиции в «страну канад», чаяния каких людей стоят за нею, решил взять на себя роль Провидения. Он вознамерился указать на кандидатуру нового Ясона, долженствующего повести в Новый Свет аргонавтов, самостоятельно, по своему выбору. И выбор этот был сделан. И пал он на дворянина Пьера Дюгуа, сира де Мон.

Время Пьера Дюгуа

Пьер Дюгуа родился в 1558 году в замке Мон, неподалеку от Руана – крупного портового города, расположенного в нижнем течении Сены. Как и большинство французских дворян того поколения, он отличался неудержимым и пылким характером, неуемным духом авантюризма и жаждой приключений. По вероисповеданию Дюгуа был гугенотом, поэтому весь пыл своей юности и молодости посвятил активному участию в Религиозных войнах, терзавших французское государство на протяжении полувека. После подписания Нантского эдикта оказался, что называется, не у дел, но будучи близко знаком с Пьером Шовеном де Тоннетуи, решил принять участие в его меховой торговле на канадских берегах.

Экспедиции в Новую Францию показались Дюгуа не менее захватывающими, нежели гражданские войны. Опасность они представляли едва ли не большую, а от увиденных в Новом Свете перспектив,  захватывало дух. Помимо славы и подвигов, практичный сир де Мон быстро почувствовал привлекательность перспектив торговых, начавших разворачиваться в Новом Свете при посредстве и под руководством де Тоннетуи. Стоит отметить один психологический аспект, разительно отличавший в этом плане менталитет дворян-католиков от дворян-гугенотов. Речь идет об их отношении к наживе и торговле. Чтобы лучше понять мотивы, приведшие Дюгуа на избранный им путь, погрузимся ненадолго в атмосферу Старой Франции и попробуем определить, какими мотивами руководствовались в целом ее дворяне при выборе жизненного пути.

«Потомки Роланда» и «Торговцы»

Подавляющее большинство французских дворян-католиков, традиционно ведущих свое происхождение от рыцарей Карла Великого или участников Крестовых походов, почитали ниже своего достоинства проявлять интерес к торговле. Так традиционно роль социальной прослойки торговцев во Франции принадлежала общинам итальянцев (их называли ломбардцами по названию торговой области Ломбардия в Италии) и евреев. Те и другие традиционно занимались торговыми и банковскими операциями, их общины объединяли торговцев вразнос и банкиров, ростовщиков и лавочников. Французские дворяне всегда считали инонациональный элемент стоящим по своему статусу гораздо ниже их самих и не стеснялись выказывать торговцам и ростовщикам свое презрение. При этом брать в долг деньги под проценты, просить займы или ссуды у ломбардских купцов или еврейских банкиров зазорным у французского дворянства не считалось.

Своего рода моральной компенсацией за «унижения», связанные с необходимостью просить деньги в долг, было уничижительное отношение ко всему, что было связано с процессом их зарабатывания. В кодексе чести дворянина традиционно почетными занятиями считались королевская служба, война, охота, балы и турниры. Все прочее дворянина волновать было не должно. Но сложность заключалась в том, что все мероприятия, связанные с «достойным» времяпрепровождением, требовали огромных расходов. Поэтому неучастие дворян в балах, приемах и охотах с одной стороны порицалось, с другой же участие в них требовало огромных и постоянных денежных затрат, что делало невозможной жизнь дворянина без услуг ростовщиков.

Подобные форматы отношений порождали с одной стороны бесконечную зависимость дворян от банкиров, но и вместе с тем – безграничное неприятие, часто граничившее с презрением и ненавистью первых по отношению ко вторым. Именно поэтому торговля и все, что с ней связано, входило в ассоциативный ряд с инородцами и их «презренными» занятиями. Вспомни, дорогой читатель, поэму А.С. Пушкина «Скупой рыцарь». Диалог рыцаря и дворянина мессира Альбера с еврейским ростовщиком является, пожалуй, наиболее красочным и талантливым изображением взаимоотношений должников и кредиторов того времени. Собственно, к чему была эта странная ремарка? Автор пытался наглядно объяснить тот факт, что французские дворяне-католики, будучи не менее лихими рубаками и бретерами, нежели гугеноты, и в страшном сне не могли себе представить собственную персону на поприще негоцианта, которого от души презирали. Именно поэтому в устах дворян-католиков, рьяно отстаивавших древние феодальные принципы, все, кто проявлял интерес к финансовым операциям, носили презрительное прозвище «торговцев».

В корне противоположных принципов придерживались дворяне-гугеноты. Даже более того, основные религиозные постулаты, за которые гугеноты боролись с оружием в руках и не щадили ни себя, ни соотечественников, прямо диктовали своим адептам необходимость кропотливо и постоянно трудиться, зарабатывать деньги и приумножать капиталы. Именно активный труд и, как сказали бы в наше время, создание рабочих мест, было залогом достойной загробной жизни для гугенота, именно через них лежал путь верующего в Рай.

Согласно их религиозной традиции, христианин должен был не  просто страдать во искупление первородного греха, терпеливо неся свой крест. Христианин должен был создавать блага, поскольку если добро и зло – от Бога, то войны и болезни – есть кара за грехи, а деньги, почет и возможности – наоборот, своего рода показатель достойного христианского служения высшим силам, притом отмеченного и вознагражденного ими. Христианин, согласно религиозным представлениям гугенотов, должен был быть трудолюбивым, как пчела. Пчелы ведь собирают мед – соответственно, занимаются накопительством, но при этом являются примером достойного образа жизни, проповедуемого самим Христом и его Апостолами.

Отношение к торговым операциям было еще одной из трещин, пролегших между католиками и гугенотами во Франции. Те, кто был удостоен презрительного прозвища «торговцев», в насмешку называли своих идейных противников «потомками Роланда» по имени легендарного рыцаря, являвшегося своего рода идеалом для католика-дворянина, идеалом, кстати, в реальной жизни отражения не имевшим.